Реклама Google Ads

Всеволод Лебедев. Изъятие церковных ценностей.

30 января 2016 - Администратор

Здесь привожу полностью главу под названием "Изъятие церковных ценностей" из книги Всеволода Лебедева "Вятские записки" (Киров, 1957 г., первое издание - Л.,1933 г.). Автор книги - коммунист, писатель, в 1938 году окончил жизнь самоубийством. В 1922 г. он был комсомольцем, музейным работником (ему исполнился 21 год) и, как он сам пишет, был назначен в комиссию по изъятию ценностей из кафедрального Троицкого собора города Вятки.

Привожу эти страницы как документ времени.

Лебедев язвительно отмечает, что члены комиссии "строжайшим образом подчинялись инструкции губисполкома "не оскорблять религиозного чувства верующих" и соблюдали правило, воспрещающее входить главными вратами" (т.е. Царскими вратами в алтарь). Очевидно, что сама экспроприация церковных святынь как оскорбление "религиозного чувства" верующих автором не рассматривалась. Столь же очевидно, что писатель ни в сам момент изъятия, ни после - вспоминая о нем при сочинении книги, совершенно не сомневался в правоте собственных действий. Методично, подробно, припоминая мельчайшие детали, он описывает весь процесс святотатства, не забыв даже упомянуть о дьяконе, который "отказывался дать нам бечевку для перевязывания вещей".

Всеволод Лебедев, 1920-е гг.

Говоря о митинге, придававшем происходившему грабежу храмов вид "законности", автор приводит строки из его резолюции: "Снять с икон одежды". Вроде как благородное дело, особенно если вспомнить, что оклады при реставрации старинных икон снимали ещё до революции. Но мы-то знаем, что вскоре последовало за "изъятием" из храмов золота и серебра - уничтожались и сами иконы, и храмы (в начале 1930-х, когда Лебедев писал свою книгу, это уничтожение уже началось - Троицкий кафедральный собор был разрушен в 1931 г.). Автор умалчивает, куда проследовал из Вятки "особый вагон" с "вещами музейного значения". Оценим сначала количество изъятых ценностей лишь в одной Вятской губернии - вагон(!) только того, что было признано имеющим "музейное значение". Это была лишь малая доля ценного имущества вятских церквей; большая часть ценностей была отобрана как лом, лишь с учетом цены золота и серебра, - автор сам пишет, как диакон "сваливал в корзину" и "уминал" конфискованные предметы. Сегодня опубликована масса документов, ясно свидетельствующих, что из колоссального количества реквизированного церковного имущества в музеи попали лишь крохи. Подавляющая часть церковных ценностей была продана за границу, причем, средства, вырученные от их продажи, были потрачены большевиками вовсе не на помощь голодающим Поволжья, а на поддержку "мировой революции". Даже сама кампания планировалась не с целью помощи голодающим регионам (голод был использован лишь как предлог), а как провокация против Православной Церкви - с целью ее дискредитации и последующего уничтожения. Разграбление храмов продолжалось и после кампании 1922 года - например, в Вятке в 30-е годы при местном управлении НКВД существовал специальный завод(!), на котором занимались уже смывкой золота с иконостасов. Чтобы оценить большевистскую ложь и масштабы экпроприации, достаточно проследить лишь судьбу храмов одной Вятской епархии. Известно, что до революции Вятка славилась серебряных дел мастерами. Большая часть их произведений была предметами православного культа. Сегодня в Вятской епархии имеется в наличии лишь один старинный серебряный напрестольный крест. Коллекции местных музеев, за пополнение которых так ратовал Всеволод Лебедев, тоже не блещут количеством драгоценных произведений вятских серебряников. О золоте нет и речи. Аргументы вроде "вятские крестьяне до революции были нищими, а Церковь накопила свои богатства посредством грабежа этих самых крестьян" тоже не нахожу нужным подробно опровергать. Вспомним хотя бы картины, где русские крестьянки изображались в свадебном наряде в кокошниках, унизанных жемчугом, и с золотыми серьгами. Да, ходили в домотканном льне и лаптях, но нательные кресты, кольца и серьги были золотыми. Да что русские, праздничные костюмы удмуртских и марийских крестьянок были увешаны золотыми и серебряными деньгами. Церковь копила свои ценности не грабежом, а пожертвованиями. Опять же, если крестьяне были столь бедными, откуда тогда в сельских храмах (сравнительно бедных с городскими) появлялись иконы в серебряных окладах?
  Замечательно проследить, как вроде бы умный и порядочный человек, становясь чиновником, при помощи идеологии превращается в орудие грабежа и унижения. Нет сомнения, что и сами священники, присутствовавшие при "изъятии", были для Лебедева кем-то вроде ходячих мертвецов - столь же "мертвыми", "пустыми и скучными", как и золото кафедрального собора, и сам собор, и сама вера предков - для него "всё это было мертвым". Настоятеля собора он весьма "тактично" сравнивает с ящерицей: "Знакомые серебряные блестящие вещи притянули его старость, как солнечная стена притягивает ящериц". Интересный момент - автор знал, что "косо срезанный в виде серпа ножик", которым он отвинчивал оклад напрестольного евангелия, - это "копие, употребляющееся для прободения агнца", и что "эта вещь лежала в числе самых священных предметов на особом столике - жертвеннике". "Это определение, - пишет Лебедев, - я запомнил со школьной скамьи". То есть в его детстве были и Закон Божий, и походы в церковь (до революции Лебедев закончил реальное училище), но и это всё оказалось для него "мертвым", "пустым и скучным".

"Моя работа по музею была неожиданно прервана. Я получил бумажку, что губмузей назначает меня представителем в комиссию по изъятию ценностей из кафедрального собора.
К нам из Поволжья доносились тревожные вести: "Поволжье голодает".
На митингах передовые трудящиеся требовали сдать церковное золото, сдать архиерейские митры, ризы с икон, золото, облекавшее богов, - все это вынуть из церквей и сдать государству, чтобы приобрести хлеб.
"Золото на хлеб для голодающих Поволжья!"
...Митинг, где человек, приехавший с Поволжья, рассказывает о голоде, о людях, лежащих на пороге изб. Речь эта шевелила сердца одним; другие вставали и уходили с митинга. Выступать они боялись.
И митинг решил "сдать все тяжелое, золотое, что лежит в церквах, снять с икон одежды".
Самым большим хранилищем ценностей был кафедральный собор. Я должен был присутствовать при изъятии вещей, наблюдая за тем, чтобы вещи музейного значения не повреждались и откладывались отдельно, для сопровождения в особом вагоне. Я прошел длинным коридором, ведшим с улицы в главную часть собора, и остановился перед громадными лицами "святых". В соборе было просторно, как на улице, пусто и скучно. Позолота, густота росписи на стенах, своды, отвечавшие громким эхом на тихий человеческий голос, - все это было мертвым, и лица на стенах, величиной с сажень, смотрели, как камень. И казалось страшно безлюдно, несмотря на то, что на стенах написаны были люди, люди и люди.
Я в первый раз увидел золото и серебро в таком количестве, почувствовал его на своих руках. Передо мной засверкали яркие камни в панагиях, митрах.
Все это доставали из сундуков. Это был капитал церкви, копившей богатства сотни лет. Сверкали камни и металлы, проходившие из рук в руки и через тысячи рук попавшие в церковь. С давних времен и до самой революции на вятском духовенстве лежала обязанность "просвещать вотяков и черемисов", т.е. искоренять в них все, что мешало им признать русских хозяевами. И вот, в награду за это и шли из Москвы драгоценные панагии и митры "епископу вятскому и слободскому".
Вот то, что украшало головы, груди вятских епископов - наместников московской церкви в Вятке. Как светлый большой глаз, блестит на моей ладони панагия. Кажется, что на ладонь налита вода и обведена она легким блеском золота. Подбрасываю этот тяжелый, а с виду такой легкий камень. На нем изображение - вырезано лицо Христа.  А вот пышная огромная епископская митра. Она вся, как чистым снегом, белеет жемчугом, и среди жемчуга, яростные, глядят желтые камни и, как алые рты, лежат четыре красных. На эмалевой бляхе снова голубоглазый Христос.
Я вошел в собор сразу после прогулки по вятскому лесу. Широкий воздух и запах ели как-то не клеились в моем сознании с этими камнями. Мне казалось - все, что есть животного, сытого, злого, - в церкви, все глядит из этих камней.
Трое попов сдавали ценности, как дрова, с профессиональным безразличием. Представитель верующих поднял крест с надписью. Надпись гласила, что в кресте помещена частица мощей. Дьякон посмотрел и попросил меня прочесть еле заметную надпись. Я первый раз в жизни почувствовал себя археологом.
- Мощи Анны Кашинской, - прочел я.
Дьякон суетливо расковырял серебряный крест, чтобы вытянуть оттуда деревянный крестик, закапанный воском. Этот крест он опустил в широкий карман, тотчас же забыв о нем. Он отказывался дать нам бечевку для перевязывания вещей, уверяя, что у них самих нечем перевязывать.
Мы должны были снять с огромных евангелий их серебряную одежду, угрюмую и тяжелую. Этот металлический переплет прикреплен был к деревянным крышкам винтами, и я долго искал отвертку.
- Позвольте, я помогу вам, - сказал надо мной чей-то тихий голос. Я поднял голову и увидел рясу. Это был главный протопоп, который по болезни уже не служил, но которого привлекли события в алтаре. Знакомые серебряные блестящие вещи притянули его старость, как солнечная стена притягивает ящериц. Он медленно вошел и остановился над вещами.
Протопоп принес мне косо срезанный в виде серпа ножик и стоял, с любопытством смотря на то, как я отвинчивал переплет от книги. Эта книга была та самая, которую протопоп так долго в течение своей жизни читал в церкви, а отвертка, которой я снимал гайку, была "копие, употреблявшееся для прободения агнца". Это определение я запомнил со школьной скамьи. Эта вещь лежала в числе самых священных предметов на особом столике - жертвеннике.
Все это было мне интересно, как будто я стоял на высокой горе. Я смотрел в лицо тем самым вещам, которые лежали недоступными на престоле, за царскими вратами, в которые никто из простых людей прежде не смел войти.
Мы входили в алтарь не широким раскрытым входом, перед которым в алтаре и стоял престол. Мы комиссия, проходили через узкую боковую дверь и к престолу приближались сбоку. И хотя алтарь превратился в мастерскую, в которой отвинчивали и складывали вещи, самый вход в него - огромный и светлый - оставался для нас запретным.
Мы строжайшим образом подчинялись инструкции губисполкома "не оскорблять религиозного чувства верующих" и соблюдали правило, воспрещающее входить в алтарь главными вратами.  Самая тяжелая вещь в алтаре - одежда на престоле: футляр в восемь пудов серебра не мог быть вынесен в узкие боковые двери. Нужно было вынести через главный вход. Но главный вход был для нас запретным, а священники отказывались выносить, ссылаясь на свою слабость. Рубить футляр на части было нельзя: мое музейное начальство запрещало это. Вопрос разрешил присутствующий ювелир. Мы приподняли престол, он забрался под футляр и, очистив стенку от приставшего к ней гнилого дерева, нашел винты: футляр развинчивался.
Попы стояли вокруг и, как на покойника, глядели на престол, открывший темную дыру под собой. А соборный дьякон сваливал в корзину звеневшее, золотившееся, порой сверкавшее какими-то церковными надписями, мертвое и тяжелое имущество церкви. И представитель общины верующих тревожными глазами смотрел, как дьякон уминал это имущество".

------------------------------------
Всеволод Лебедев. Вятские записки. Киров, 1957. С.118-120.

Источник: http://tornado-84.livejournal.com/

Всеволод Лебедев. Изъятие церковных ценностей.

Похожие статьи:

Похожие статьи:

Прошение дочери священника Михаила Тихоницкого в Орловскую ЧК.

В разделе - Киров и кировчане

Телохранитель вятского губернатора.

В разделе - Киров и кировчане